КРОТОВ.

       Всегда есть место рассуждению о высоком, всегда есть место разговору о низком, всегда есть место тексту об утраченном, - так начинал почти любой разговор Евгений Васильевич Кротов, школьный учитель и музейный работник, которого мы очень любили где-то на границе 70 и 80-х гг.
       Кротов собирал вокруг себя восторженных юношей и девушек, водил их по Москве, то дневной, то ночной, распространялся о повсюду, кажется, живших его приятелях, - писателях и художниках, крутил романы, где-то по роману в два месяца, в общем был рядовым наблюдателем за временем, полуинтеллигентным, полубогемным советским русским, не из тех, кто пишет и издает книги, не из тех, кто паразитирует на чужих удачах и откровениях, а где-то посередине, устного слова мастер, необычных ситуаций постановщик.
       Ведь на дворе стояло славное время, напоминавшее перелом от лета к осени, когда уже никакой ярости, жары, порыва, страсти и идеологии, но и о распаде, гибели тоже ничего не напоминает, ни желтых листьев, ни грязи под ногами, мелкий дождичек время от времени из вполне пока прозрачного неба.
       Да, Россия в начале последней четверти уходящего века еще была великой страной, и Кротов наслаждался этим величием. Помню, Ира Лебле что-то заявила ему про красные тряпки, флаги то есть, которые висели на улице, - фронда, восприятие мира по принципу мы/они было тогда в моде, как и пристрастие к британскому року, - вводило в круг, обеспечивало чуть более веселых, чуть более развязных и разнообразных знакомых, - но на высказывание о флагах Кротов отказался реагировать согласно логике ситуации, правилам субкультуры, он надулся и от Рижского вокзала до гостиницы Северной (мы гуляли куда-то в сторону Марьиной Рощи) шел молча, ему это было несвойственно, и повисла неловкая пауза, все мы поняли, что Ирина сморозила какую-то глупость, и не знали, как загладить. Кротов же мрачнел и мрачнел, а потом заявил, что ему-де с нами не по пути, он желает в детском парке в одиночестве покурить. Мы его не отпустили, - "Евгений Васильевич, Евгений Васильевич, как же так, не обижайтесь, она не со зла", - он знал, что не со зла, и все-таки очень расстраивался.
       В парке мы расселись на двух скамейках, и Кротова понесло. Кажется, в тот вечер он все нам объяснил. И про то, как невыносимо жить в слабой стране, и про то, как легко растерять чувство национальной гордости, и про то, что большевики наделали с Россией, но насколько все-таки это был великий порыв - революция, какое впечатление она произвела на остальной мир, - "главное же, главное, - говорил Кротов, - какими бы ужасными или смешными ни были детали нашей повседневной жизни, какой показухой ни казалась кинохроника или газетные фотографии, это прекрасно, что нас уверяют: с добрым утром, товарищи. Гораздо хуже, когда все друг другу господа и никому до вас нет дела.
       
       И Кротов рассказал нам простую историю. Историю о человеке, который решил, что его соперник прав.
       
       Жил-был в старинном городе, в достославные времена, когда рыцари еще сражались на шпагах, а короли усердно молились в церкви, некий персонаж. Он был занудой, этот провинциальный дворянин дурных манер. У него не было нормального детства - нещадно колотили родители, не было юности - она вся ушла на бесплодные размышления о несовершенстве мира, над ним смеялся каждый, даже ленивый ворчун, и он научился хорошо драться, - на шпагах и без, - однако так и не научился вести себя за столом.
       И только одна особенность отличала NN от остальных выходцев из той же местности, тех же времен. Еще в отрочестве он слышал некую легенду, что где-то за морями, за горами есть страна, где люди должны, обязаны быть счастливыми, это их гражданский долг. Он изучил географию и историю, он читал Страбона и Фукедида, он знал все о Гиперборее и Атлантиде, он дрался на дуэли только тогда, когда смеялись над его увлечением, зато убивал всех соперников с первого удара и положил таким образом кучу народу, он почти разорил свой дом, дети его сохли с голоду и жена рыдала. NN, однако, не обращал на это внимания. Он собирал деньги и людей, он готовил огромное путешествие, экспедицию на край света, туда, где люди обязаны быть счастливыми. И, как ни странно, у него появилось множество единомышленников, мужчин и женщин, толпившихся на верфи, где строили корабли, пропагандировавших благородную цель и сам замысел, бравших в долг на собственные исследования, услуги картографов и распросы моряков по тавернам.
       Эта кампания отличалась серьезными лицами, нелепыми одеждами и пафосными песнями. Со временем у них появились свои герои, свои негодяи, свои книги и карты. И они представляли землю совсем не такой, какой она была на самом деле ("хотя какова она на самом деле, - кто из вас знает?," - тут Кротов ухмыльнулся и подмигнул Ире Лебле).
       Даже тем, кто с самого начала издевался над планами NN, его идея начинала нравиться: вдруг у них, искателей счастья, что-нибудь да получится. Дело в том, что со стороны реальность в районе стройки выглядела как бы смещенной, заманчиво и интересно, - вон, обычные доски драют, зато как увлечены.
       Однако проявился и ропот, неудовольствие. Первыми стали роптать самые заядлые сторонники авантюры. Им надоело, что предприятие все больше обрастало организацией, вокруг верфи выстроились охранники, рабочих, занятых на строительстве, не отпускали даже перекусить. Корабли снаряжались день и ночь, казалось, все уже готово к плаванию, но ни единое судно не вышло из гавани. То обнаруживались пробоины, то дули неподходящие ветра, наконец нашелся один смельчак, который заявил, что хочет быть счастливым сейчас же, прямо на стройке, и вовсе не надо для этого куда-то плыть. К нему прислушались. У него появились сторонники. Они мутили народ, и их всех забили камнями.
       Глядя на такие дела, NN то злился и отдавал распоряжения о карательных мерах, то впадал в меланхолию. В конце концов его стали убеждать, что и страны-то такой, разумеется, нет, а если даже есть, то выглядит отвратно, как скотский хутор, искать ее - богопротивное дело, и народу из-за его замысла полегло видимо-невидимо, и живут его работники, недавно еще воодушевленные мечтой о несбыточном блаженстве, хуже самых последних свиней. И сам он, дескать, держится только от того, что в его провинциальном поместье открыли источник святой воды, - управляющий продает паломникам воду (обязан был даром отдавать, как всякий уважающий себя христианин), и шлет деньги. А иначе бы разорились все давно.
       С годами ропоту не прибавлялось, только все чаще даже самые ревностные кораблестроители шутили над собой, травили анекдоты, засматривались на жизнь обычных обывателей, и молока, дескать, у них больше, и мыла, а корабли, что корабли? - так же не готовы к отплытию, и погода, что погода? - над морем те же темные облака.
       
       Тут он и появился, некий проповедник, доходчиво объяснивший всем и каждому, что романтики-де стремятся на поиски ада, а жизнь человеческая должна быть крестом и подвигом воздержания, и счастье здесь вовсе ни при чем, так повелось.NN послушал проповедника, послушал и сдался. Принес покаяние. Заявил, что теперь будет жить, как все, - без сказок и мечтаний, спокойно и трезво. Друзья его оставили, красивые девушки отправились танцевать по тавернам, но жена приняла домой и дети были рады. Однако вскоре выяснилось, что все обычные люди в своих обычных домах тоже имеют маленькие желания, и эти желания скрашивают их быт. Наш же герой маленьких желаний не имел и все валилось у него из рук. По уши в долгах, он стал думать, чем бы ему заняться, но ни ума, ни воображения не осталось. Больше того, ему снились чужие сны и наяву он перебирал чужие возможности, как перебирают колоду карт. Жена умерла, дети поносили отца на чем свет стоит. В конце концов у него открылась странная болезнь - он стал гнить и разваливаться на части. Тогда - deus ex machina - явился ангел и объявил, что этот человек был создан только для того, чтоб рассказывать современникам о возможности другой, запредельной жизни, но не вышло у него ничего, да и сдался он прежде времени, а так, в качества стандартного обывателя, никому он не нужен, ни Богу, ни демонам. Посему память о нем будет стерта из книги жизни.
       
       То-то же, - усмехнулся Кротов. Красивая аллегория, но поверхностная. Что поделаешь, средневековый жанр. И мы отправились гулять дальше. Кротов насвистывал какую-то мелодию из "Белого альбома" и курил свои кубинские сигареты.
       Кстати, дома он каждую неделю устраивал танцульки, и во время этих танцулек мы пили белое вино "Эрети".
       
       В 80-х годах друзья потеряли Кротова из виду. Он держался особняком, при Андропове пошел работать в какую-то контору, потом ездил в Монголию, а умер месяца за полтора до вывода наших войск из Афганистана.
       Накануне смерти он сказал сестре: "Каждый человек сглатывает свое время, как слюну".