Причудлив мир морали, установлений, свода законов. Чтобы защитить себя, обезопасить от игры множественности, которая, быть может, и есть наша родная стихия, люди придумали сотни безумных приспособлений: хорошо организованное общественное мнение, систему суда и пенитенциарных учреждений, изысканнейшие инструменты пытки и казни. Иногда мне кажется, что желание тем безусловнее подвергается осуждению, чем больше приносит его осуществление непосредственного, сиюминутного счастья. Не зря прелюбодеяние стало самим знаком греха. Чревоугодничать по праздникам называется пировать, убивать на войне - значит быть героем, грабить в дни народных волнений и смут - мстить за поруганное достоинство, восстановливать справедливость. Так говорят моралисты, знатоки истины, мудрецы, пророки, толкователи Торы, те самые, что загоняют соитие в тюремный карцер освященного брака, где ни сесть, ни встать, ни повернуться, и вся радость из-за неизбежности, нет, это неточное и дурное слово, из-за обреченности друг другу пропадает, остается супружеская обязанность и вечный инстинкт продолжения рода: должен же тварный мир как-то самовозобновляться, трудно всякий раз прибегать к помощи свыше. Правда иные, манихеи и прочие гностики, вовсе считают, что чем скорее этот мир придет к концу, тем лучше, туда ему и дорога, порочному произведению нечистого ангела.
      Если я что и ненавидел всю свою жизнь, то это чрезмерную любовь к чистоте. В квартире, где вещи мерцают лакироваными плоскостями, темными зеркалами оборотной вечности, открывается бессмысленный каталог платоновских архетипов, в которых нет жизни точно так же, как нет ее в мышлении средневекового схоласта, индийского йога, отшельника, экономного поедающего акрид,- нет жизни, то есть нет гниения, влаги, разложения, смерти, прорастания. Чистота сушит мир, превращает предмет в песок. Метафизический порыв - избежать пыли, звездной пыли, и вот уже космос- труха, пыль, хаос. Поэтому трудно служить истине в магическом круге монастырских стен.
      Удивительно, что на протяжении столетий монахам не удалось запретить владеть имуществом и иметь хозяйство (хотя Иисус внятно сказал: "Раздай имение, тогда только сможешь пойти за Мной"), обильно и с удовольствием есть ("Монастырская изба", - зря рестораны не называют), ненавидеть друг друга (Иосиф Волоцкий, тот, который святой, уже после того, как еретиков пожег, поссорился со своим правящим епископом, был им отлучен от Церкви, но не покаялся и не растерялся, а сам епископа собственного отлучил). А вот указ никого не делать счастливым удержался, - все нарушения ad marginem: отец Сергий рубит себе руку, отец Никон нос, а отец Феодосий, подражая Оригену, и сам детородный орган. Только Иоганн Скотт Эуригена пытался изменить расстановку сил в роковом этом противостоянии, утверждал, что Адам в раю пользовался хуем так же свободно, как и рукой (тантристская, в сущности, практика), потому и не знал похоти. Впрочем, Иоганна сразу причислили к еретикам. Даже право двоих без похоти (хотя что такое похоть в переводе на общедоступный язык: желание, - попотел, похотел и кончил, - само это слово порождено стремлением тех, кто тщится опустить любовь, сблизить ее с испражнениями, запутать нас в пластиковом лабиринте терминов, - скажи любовь, скажи даже совокупление - и кто посмеет утверждать, что дурно пребывать не поодиночке, подрачивая длинными осенними ночами, а совокупно, вместе испытывая возможности естества), итак, даже право двоих без похоти, то есть без туманящей рассудок страсти, парализующей волю полезного на райской ниве работника, простое право двоих радовать друг друга не могли признать. Боялись. Настаивали: поебаться - это и значит совершить грехопадение. Разрыв целки - синоним утраты целомудрия.
      Старушка с блестящими глазками в Ялте на набережной говорила внучке: "Вон, Маня, смотри, там на скамейке поп сидит, исповедует греховодников". А тетя Даша, родители которой все ее детство ругались матом, дрались, напивались до умопомрачения, призывали никому не доверять, брать, что плохо лежит, оправдывалась: "Нет, они греху меня не учили. Не хотели, чтоб я по рукам пошла."
      Сексуальная мораль держится цепко. Большевики царя убили, монастыри порушили, храмы с землей сравняли, но супружеские измены очень любили на своих парткомах обсуждать, объявляли выговоры с "занесением", а подростков за аморалку исключали из школ, ВУЗов и комсомола.
      Мой приятель времен полового созревания Макс Лебедев, умник, по слухам расстрелянный за изуверское убийство собственной жены, как-то заметил: "От нас требуют, чтобы мы меньше еблись. И в установленном порядке. Это понятно. Это правители о нас заботятся. Сами они сколько хотят ебутся, какая попойка в бане без девок (еще застойное было время. - С.Н.), но от нас им надо, чтобы только по правилу, никого не обижая, ни на что не претендуя".
      Макс был прав. Дело в соблюдении принципа общественного равновесия. Дело в прямом интересе властей. Им спайка человеческая нужна, ущербность, немолодость. Никакой игры, никаких шатаний. Чтобы каждый к каждому подходил, как элемент детского конструктора. А счастливый оттого, что хорошо кончил, человек, он, в отличие от наевшегося или богатого или убийцы удачливого, внутренне, на уровне подсознания независимость свою чувствует. И полноту. Ян и инь соединились уже. И в другом не нуждаются. Во власти и полиции не нуждаются.
      К смерти готов. Потому опасен.
      Для охранителя, царя, судии есть только две возможности: либо привлечь такого, прикормить, разбудить древнюю тягу властвовать (то есть заменить живую игру ее суррогатом с заранее известным победителем, соблазнить торжеством "эго", пролонгированным гаранированным успехом, купленным гарантированным оргазмом), либо, что гораздо приятнее, так как зачем делиться?- побить камнями, сжечь на костре, распять на Кресте.
      Разве нынешние проповедники вспоминают Иисусово: "Кто без греха, пусть первый бросит в нее камень", - о, мудрецы, пророки, ученые мужи, толкователи Торы, им удалось до неузнаваемости откомментировать тот удивительный факт, что Бог, не их Абсолют общественного равновесия, не великий инквизитор, который, как они втайне надеются, будет вести делопроизводство на Страшном Суде, живой Бог, когда между людьми бродил, больше всего в обществе блядей любил находиться. Раскаявшихся или нераскаявшихся - это трудно теперь определить, сквозь туман двадцати столетий, в течение которых мудрецы, пророки, толкователи Торы мечтали вымарать эти тексты из священных книг - об Иисусе, Кришне, Соломоне - мечтали, да не сумели, ибо у всякой, в том числе и человеческой истории, есть еще теневая сторона памяти, непроницаемая для стройных идей послушания и подчинения, и эта теневая сторона памяти слишком связана с надеждой на то, что счастливые и щедрые сумеют так же оправдаться, как послушные и печальные.

Станислав Никольский