|
Карл Ясперс, размышляя о смысле и назначении истории, называл "осевым временем" такие эпохи, когда складываются и проявляются основные понятия и ценности культуры. Современная цивилизация,- с его точки зрения,- была порождена двумя "осевыми" периодами - около 500 г. до Р.Х., когда в греческой философии был обозначен принципиальный для европейского сознания угол взгляда на действительность, и мифология преобразовалась в философию, и 15-17 вв. новой эры, когда возникли классические интерпретации, казавшиеся безусловно ценными (по меньшей мере до начала нашего столетия).
"Закат Европы", провозглашенный Шпенглером, переход к "новому средневековью", обозначенный Бердяевым, всеобщая переоценка ценностей, очевидная даже для случайного и любопытствующего наблюдателя, могут оказаться третьей осью западной истории. Очевидно, что мы, будучи все же христианами и европейцами, оставаясь заложниками изначального кода средиземноморской культуры, не удовлетворимся чисто формальными играми с идеей "конца истории", не станем помещать свои жизни в некое виртуальное пространство, столь же бессмысленное, сколь и произвольное. Можно долго говорить о кризисе, поражении, гибели, но когда пророчества не сбываются, а разговоры длятся и длятся, существует подозрение, что крайняя точка пройдена, началась эпоха нового расцета, а незаметен он лишь потому, что, как утверждал поэт, "лицом к лицу лица не увидать". Впрочем, каждый волен считать, что он уже умер, и тогда ничего не происходит, кроме страшного суда, который- по воле Камю- не прекращается ни на минуту. Но каждый волен считать, что он еще свободен и жив...
Выход из лабиринта всегда несколько напоминает вход в него. Китайцы бы сказали, что выход и вход- одно и то же. Но мы действуем и рассуждаем как христиане-европейцы (даже если атеисты или приняли учение Кришнамурти). И потому, иногда надеясь на колесо перерождения, в глубине души убеждены, что крест перечеркнул круг и время летит в цель, как стрела.
Итак, даже если история- направленное движение, расставаясь с цивилизацией нового времени (современность, супер-современность, пост-современность, далее везде), нам еще не раз предстоит вспомнить, как мы в ней очутились. Ностальгическая песня о крушении средневековья уже целое столетие тревожит умы и сердца. Однако после тысячи исследований, после сотни романов, после десятков политических доктрин, вдохновлявших людей на гимны и убийства,- так же неясно: что же тогда произошло?
Вопрос этот, как и всякий историософский вопрос, никогда не сможет получить внятного, сформулированного, исчерпывающего ответа. Любые абстрактные объяснения способны плодить только новые и новые возражения. Больше всего смущает парадоксальное соединение преизбыточного знания и смиренной растерянности.
Реформация и Возрождение предлагают нам каталог самых любопытных персонажей, но их отдельные жизни, как и общая история, время от времени кажутся плагиатом. Казалось, какие восхитительные фигуры! Некоторых даже прозвали "титанами", намекая на неразрывную связь гения и злодейства. Однако постоянные отсылки в прославленных сочинениях к древним авторам и авторитетам, бесчисленные толкования и перетолкования у исследователей и комментаторов порождают одно неприятное ощущение: кажется, что все это избито, банально, скучно, где-то мы уже слышали, откуда-то мы уже знаем.
Быть может, дело здесь в том, что в истории человечества редки эпохи, когда личность, убеждения и характеры героев столь мало влияли на ход событий. Скорей наоборот, внешние условия, кажется, определяли, подчиняли себе мировоззрение и особенности поведения этих людей. Кто-то называл это наступлением пошлой эры бюргеров, кто-то- генезисом капитализма.
С другой стороны само движение зрело веками, накатывало как прибой. Не было бы Гогенштауфенов в средневековой Европе, ее история выглядела бы совершенно иначе. Не родись Лютера и Кальвина, пришли бы другие (имя им- легион?).
Мой приятель Игорь Схолль говорил, что весь марксистский метод вырос из изучения немецкой Реформации. Действительно, 16-19 вв. на протестантском Западе идеально подходили к стилю мышления Маркса и Энгельса. Лютер с Кальвиным не только покончили с монополией католической Церкви на истину, они положили конец простоте и радикализму в отношениях человека и мира, когда требовался евангельский ответ на вызов собственной смертности: да-да, нет-нет. Выяснилось, что можно сказать "да", но совершенно иначе, можно учитывать условия, вглядываться в обстоятельства, ценить индивидуальный, то есть всякий отдельный опыт. Адам в n-ный раз оказался расщепен, теперь на уровне религиозного самосознания. Собственное мнение сравнивалось с другими, человек помещал себя в ряд таких же как он персонажей, о иерархии больше не было и речи, всякий мог основать секту и мнить себя не то, чтоб римским папой (римского папу использовали в ругательстве вместо черта), но самим апостолом Петром.
Видимость свободы выбора оборачивалась здесь совершенным рабством, вершиной которой стала кальвинистская доктрина о предопределении (Лютер от нее, кстати, в знаменитом споре с Эразмом не слишком далек). Бог тасует калоду и выбрасывает негодные ему карты (а кто картишки рисовал?,- закрадывается дерзкий вопрос). Мильтон верно говорил, что подобный Хозяин не может заставить себя любить, его нельзя даже уважать. Но и весь некальвинистский, сектантский, богоискательский протестантизм осыпался и крошился- до мельчайших сект, до индепендентских (независимых- в смысле друг от друга) общин, до каждого человека, который выкрикивал: я судья, я,- и завершал печально: да нет, конечно не я, мой разум. В конце концов картезианский символ веры: cogito ergo sum, исключил малых детей и страдающих слабоумием стариков из рязряда живущих, вознес высоко человека-работника над львом и ланью, развеял сказки об ангелах и мечты о единороге. С другой стороны, простой самолет эффективно и рентабельно заменил, конечно, самолет-ковер, и мы можем спокойно прочитать в газете последние сведения из жизни "бумбарашки" и инопланетян...
Впрочем, быть может, зависимость от внешних условий, обстоятельств времени и места, власти, казны, чужих причуд и привычек, которая описывается как выполнение Божьей воле, подчинение Провидению- универсальное свойство осевого времени? Само историческое движение так мощно, что даже герои не способны ему сопротивляться, тем более обыватели. Право множественного выбора порождает растерянность, растерянность ведет за собой подозрительность и умаляет стойкость. Кризис идентичности, то есть соответствия самому себе,- назвали бы этот процесс современные обществоведы. Возрождение и Реформация- эпоха постоянных костров, серийных процессов и доносов. И в кальвинистской Женеве, и в католическом Мадриде. Средние века не знали такой массовости и беспричинности, произвольности в этих развлечениях (б.м. тоже- свойство времени разломов, как и наши тридцатые годы?). Причем стойкость, казалось, свойственная персонажам предыдущей эпохи, куда-то исчезает. Все сознаются в немыслимых преступлениях, наговаривают на себя, на соседей, на родственников и кошек.
Удивительно, насколько в то время, когда отдельные мнения стали, наконец, приниматься в рассчет, когда совесть впервые заговорила о свободе, стандартизировались биографии. Само пространство вроде бы сужалось, как шагреневая кожа. Праздношатающиеся безумцы, святые, радеющие о бедности, рыцари, на свой страх и риск восстанавливающие справедливость от Прованса до Саксонии- все куда-то исчезло за полтора-два столетия. Краски из жизни уходили на холст. Сюжеты- в книги. Альберт Великий учил Фому Аквинского. Альберт остался частью мифа, Фома- школьного учебника. Эпоха дала такие внятные формы, что почти ничего не осталось за полями, невостребованным, все и вся пригодилось для магистрального развития.
Странное возникает ощущение, когда перебираешь события чьей-то жизни: родился-умер, явился-бежал, встретился-разошелся... Кажется, что листаешь хрестоматию.
Себастьян Франк был сперва католическим, потом протестантским священником. Наконец вовсе отказался от проповеди. Книжки писал.
Родился в Донауверте в 1499 году. В конце 10-х разошелся с папой, в 1525 году разошелся с Лютером. Был очень популярен. Сочинения гуляли в списках по всей Германии, Чем-то напоминал мистиков: мейстера Экхарта и Туалера. Учил о "внутреннем слове" и "Христе в нас". В божественность исторического Иисуса не верил, уверял, что гулял по холмам Палестины один такой совершенный-совершенный человек. И любой, захоти только, способен стать сыном божьим.
Сочувствовал крестьянскому движению, утверждал, что народные восстания не прекратятся, пока не исчезнет "насилие господствующих". Злые языки сплетничают, что в него, а вовсе не в черта, Лютер пытался запустить чернильницей. Себастьян увернулся.
Создатель немецкой Библии и верные ему германские князья рассчитывали поймать Франка, призвать его к ответу,- мутил народ. Франк странствовал по Южной Германии, но не чувствовал себя в безопасности. Наконец укрылся в Базеле. Казалось, теперь, в условиях полной свободы, можно вечно заниматься литературным трудом. Но не тут-то было: прошло несколько лет, и он умер (1542 год).
"Парадоксы"- главное философское сочинение Франка, первый раз были напечатаны в 1534 году.
Первый парадокс Франка гласил: "Никто не знает, что есть Бог". "У Бога нет никакого имени". "Он есть сущность всех сущностей, суть всего, что есть".
Далее немецкие крестьяне, читавшие друг другу сочинения мыслителя, которого сам родоначальник научного атеизма Карл Маркс именовал не иначе, как "великий Себастьян Франке" (книжки Франка расходились огромными для тех времен тиражами), могли усвоить, что лишь мирские представления порождают разные церкви, секты и догмы, ортодоксию и ереси. Истина- по его убеждению,- не может передаваться словами, Бог намерено закрыл суть своего учения фальшивой буквой, чтоб мы не оставались довольны внешней формой, длили и длили поиск. "Он сам хочет быть нашим учителем", он учит нас через свои конкретные проявления.
В общении Бога с людьми самое важное,- согласно Франку,- чтобы люди ощущали в себе присутствие божественной силы добра и любви. Но подобное ощущение не может быть навязанным. Оно возникает только тогда, когда любой из нас сам выбирает его. По отношению к людям Бог выступает безвольным, право на действие, на выбор имеет только человек. "Бог есть то и желает того, что есть и чего желает каждый, оставаясь во всех случаях Богом,- БЕЗВОЛЬНЫМ, БЕЗЫМЯННЫМ, БЕССТРАСТНЫМ, НЕПОДВИЖНЫМ".
По существу, согласно Франку, Творец ищет у нас совершенного подобия себе, то есть полного прекращения своеволия и желаний. Тогда божественная сила способна наполнить тебя, как форму, как сосуд. Вера превращается в твердое знание, и между верой и опытом не может быть конфликта. В мире нет ничего, кроме Бога, и Бог присутствует во всем. Птица по существу не летает и не поет,- поет в ней и возносит ее в воздух творческое начало мироздания.
Только человек способен ощутить эту силу в себе. Только он сам способен судить, торжествует ли она в нем...
Красивая идея, ничего не скажешь. Но в 60-х гг. нашего века, уже после Освенцима и Колымы, после всех умных слов о дегуманизации и мифологизации, некий итальянский режиссер-документалист снял незамысловатый фильм об освобождении Африки. Фильм скорее всего был сделан по заказу южноафриканского телевидения, так что тенденция просматривалась. Но иные эпизоды: шутки наемников над пленниками, совершенно машинальное, поставленное на конвеер избиение зверей в саванне... Простая репортерская хроника. Обычная современная пропаганда.
Холодок в груди вызывала не жестокость, отнюдь, к ней мы привыкли, но безнаказанная беспричинность этой невероятной жестокости. В ней не было практической целесообразности, не было осмысленного ритуала, даже извращенного сексуального наслаждения не было. Тошнота только и скука...
Мы покидаем эпоху нового времени и, увы, уже знаем, насколько условен тот человек, который должно считать мерой всех вещей. И все-таки жаль, что не мое эго- центр мироздания. Приятно ведь, черт побери, раскинуться к кресле, ногу на ногу, закурить сигару и между прочим заметить: "Нет, господа, вы как хотите, но я придерживаюсь иного мнения".
Андрей Полонский
|
