по горячим следам в мерзлых лаптях

МОЖЕТ... БЫТЬ... ПИСЬМО...

Мы с тобой не нашли ничего,
кроме общего языка
Вен. Ерофеев

         Если бы дхарма наша измерялась драхмами, было бы куда сложнее разделаться с пустующими домами и кишащими вокзальными площадями. Эпитафия складывалась бы из: "Пошли все отсюдова. Так - а ты останься - попиздим". Счастливые мизантропы заламывали бы руки перед несуществующей аудиторией. А зрители освистали бы уборщицу в театральном сортире. Излюбленный жанр неслучайных наблюдателей - в том, чтобы смотреть в другую сторону; т.е. на 180 градусов глазёхоньки развернуть, и - в мозги себе, в мозги! - покуда не прослезишься. Я тоже не знаю, как надо - орём мы чуть ли не хором и разворачиваемся на 360. Ох, уж эти бесхитростные незнайки в чиполлиньих нарядах! Ах, эти наёбанные золушки у разбитых корыт из платины. Удавку бы мне - и в костёр. Пока на другом конце Москвы прокручивается телефонный диск ради нескольких секунд молчания (с многозначительным упрёком, естественно, или там укором); здесь - не иначе как содержательная беседа вроде:
         - аллё... аллё-аллё... вас не слышно...
         - ... а вас... тем более...
         ну, и гудки, конечно (хуй знает, как их буквами изобразить).
         Железнодорожная судорога вытолкнет полуреальных психопатов сначала из одного города, потом из другого и, наконец, заботливо втащит туда, откуда пованивает противоречием; какими-то, якобы гнущимися, каркасами; комплексами вины; скомканной, съёжившейся радостью и красными тряпками перед глазами. Лоскутник берёт на вес. Нас всех берёт. Без разбора. Что копаться в корзине, когда впору накладывать стежки и делать полотно? Он сам в него и кутается поначалу. После спит на нём. После укрывается. Затем стелит у порога. А в конце снова разъединяет на сотенную семью фотографических матерьиц и кладёт в корзину, влажную за время пустования. До сезона. Ежели сезон не начинается (и так бывает), лоскутник ставит корзину за порог, чтобы взамен на старьё такой же, как он, пересыпал ему свежие матерчатые обрезки - пусть даже чёрно-белые. Иначе лоскутник лишится работы и от нечего делать замёрзнет - или больше никогда не уснёт.
         Что - если наступит время закидывать камнями каждого встречного-поперечного, а камней не найдется? То ли бабы языческие перестали на солнце плевать; то ли сердобольные мужики подобрали своих окаменевших сестёр, подруг и складывают печи из них, пытаясь отковырять руками собственную щетину?.. Я пожимаю плечами. Ты хочешь, чтобы плечи мои были одинаковой температуры, и переворачиваешь меня с боку на бок. Но пока на одном плече образуется волдырь от ожога, другое почернеет от сквозняков. "Печальная история", - говорю. "Какая?" - спрашиваешь. "Никакая. Просто печальная", - и выливаю с десяток пузырьков йода. Сначала на одно, следом на второе плечо. Мы ведь не знаем, как надо?
         19-летний Роман из Курска божится, что с его эпилептическими припадками и получасовыми западаниями от одиночества - долго не проживёт. "До 60-ти, - баритонирует - и то: с трясущейся башкой и непослушными руками". Рома, Рома, разве 60 - это мало? "Мало, - сокрушается Рома - отец, когда я был маленьким, курил при мне (вот незадача), оттого я и нервный такой, и стареть начинаю, и хронический недосып, и давление, и рюкзак мой у друзей, и подружку рано утром встречать, и копать летом, и волосы дальше отращивать..." Ты действительно стареешь, Рома, и проживёшь несправедливо мало.
         Если всё так условно, по крайней мере, если тётка в метро не может поручится, стоит перед ней взрослый мужик или темноволосая девочка, почему бы не употребить пару-тройку условных формулировок, значение или подтекст которых становятся вдвойне условными. Из-за этого даже подобные тавтологии теряют силу. И какие к чертям собачьим принципы? И какая, ебёнать, неуверенность?! И где же тут поступки, которые суть всего лишь поверхность офигительного внутреннего замысла жителей и жительниц подлунного мира, БЛЯ-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А... Проще нагадить и сразу покраснеть, чем гадить, не краснея, или краснеть вхолостую (бесплатно, зазря). Ведь мы же не уверены, как надо. Тем упорнее и настойчивее не уверены, чем крепче опора: перила, почва или палка инвалидная, или пресловутое плечо оказавшегося подле. Когда бы не было силы тяжести и тяготения, а люди порхали по воздуху, аки пух с тополя, и не могли дотронуться своей головой до ноги другого, то сами они становились бы прочнее, плотнее и т.д. Были бы более одинокими, однако же с прежним высоким уделом. И поделом.
         Всего лишь другая сторона. Противоположная происходящему в реальности действию. Такая оборотная-оборотная, что никаких ощущений не вызывает, кроме рвоты. Так и блевала бы, 13579 лет к ряду, пока глаза не засохли, и из них не посыпались бы мои драхмы вместе с чужими, я бы сказала, чужеродными дхармами.
         А если бы мы по-настоящему не знали, как надо?!...................

7 мая 2000 г.