Большая календарная дата провоцирует. Люди начинают суетиться, оглядывать свою жизнь, размышлять, что и как прожито. Между тем занятие это вполне абсурдное. События удаляются от нас не по мере того, как часы отсчитывают безупречное космическое время, а по причине нашей ограниченной памяти. Иные персонажи, жившие поколение назад, уже сейчас чрезвычайно далеки. Иван Иванович Сюткин проработал всю жизнь фрезеровщиком на заводе "Калибр", был добрый человек, любил выпить, имел жену и троих детей и умер где-то рубеже 90-х годов ХХ века. Кто его вспомнит через тридцать лет? А вот биография Марка Антония расписана по дням, мы переводим даты его жизни из одного летоисчисления в другое, пишем комментарии к именам его друзей и подруг, вдохновляемся на театре и вникаем в тяжелые обороты первоисточников, стремясь сочинить новую книгу. А как быть с литературными героями, которые вообще-то и не сумели вальяжно разместиться в нашем необратимом времени. Неужели пристегивать прекрасную Елену к неподтвержденной троянской хронологии или воспринимать Отелло как современника философа Бэкона? Пустое все это дело. Стены мира тонки, только сознание могущественно. Маг Ямвлих, современник Василия Великого и один из последних учителей языческой философии, оспаривая иудео-христианскую идею о конце света, утверждал, что материальные тела людей не прекратят своего существования хотя бы потому, что в них находят себя миллиарды других существ. Если бы не было человеческой памяти, они бы шатались по холодному космосу в поисках обители и в конце концов создали бы ее своими усилиями. Так, собственно говоря, и происходит, причем везде и постоянно, за тонким занавесом театра теней. Смерть нужна, чтоб поэтизировать память, обострить восприятие, жизнь - дабы умножить то, о чем следует помнить.

       Георгий Ваганов, известный исследователь календарных систем и поздней языческой мудрости, погибший в лагере на севере Казахстана в конце 40-х годов, за полтора десятилетия до того в студенческом Тарту переводил и комментировал Ямвлиха. Он рассказывал своим товарищам по несчастью, что на самом деле этот полубезумный от лицезрения торжества христианской эры наследник греческой мудрости предложил исчерпывающее объяснение мирового круговорота. В пустоте шатаются существа, сумевшие выкристаллизовать свою историю в легенду. Легенда нуждается в памяти, память - в тех, кто помнит. Вселенная людей исчезая, возникает вновь. В этом контексте становится понятно, почему первая религия людей - всегда язычество. Еще не ведая языка символов и метафор, мы собираем из осколков - мифы, но эти мифы собирают и нас самих, наделяют корнями, историей, чувством времени и собственной смертности, то есть всем тем, что называется бытием. Прошлое таким образом определяет будущее. Не зря же в материальной сфере осуществилось почти все, что люди когда бы то ни было придумывали. И машина времени будет создана, и вечный двигатель, - дайте только срок, - говорил Ваганов. И дело здесь не в некоем "воздаянии", о котором так любят говорить на востоке, дело в том, что радость и боль, презирая время, стучится в наши сердца.
Впрочем, можно отбросить все это, отказаться от сюжета, нажать на кнопку delete. Нирвана всегда рядом, выпасть из круговорота - проще простого, но в отличие от буддистов памятливые язычники полагают, что стремиться к "спасению", резкому выпадению из времени - удел трусов и перестраховщиков. Время не линейно, оно забавляет нас, бросая, подобно американским горкам, в самые рискованные и восхитительные виражи.

       Только представив себе, как функционировал советский лагерь в середине ХХ века, какое значение для заключенных имело понятие "срок", и насколько "срок" был относителен где-то между Джезказганом и Карагандой, - приговор давали на пять, а сидели дай бог, чтоб пятнадцать, - можно оценить мужество и глубину подобной философии. Сам Ваганов говорил, что ему нищенское бессмертие за страдания нужно не больше, чем нищенская свобода на фоне всеобщего страха. Суета, дескать, все это, суета и мокрый апрельский снег. Существенно только помнить и не терять, потом еще что-то свое добавить, - чтоб дальше помнили. Ничего не забыли - и мат охранников, и скрип тачек, и любовные стоны, и закаты на Финском заливе, и холод абсолютной пустоты...

       Он сказал, мы вспомнили. Вот и кончилось тысячелетие...

       ...Ныне, на заре информационной эры, идеи Ямвлиха и Ваганова становятся совершенно прозрачными. Программа ищет набор микросхем и операционную систему, куда она могла бы вписаться, развернуть свое существования. Знак алчет образа, образ тоскует по движению, - так разворачивается картинка, в центре которой не время и пространство, не система и календарь, а страсть по воплощению, ненависть и любовь.

Андрей Полонский