Они проходят, танцуя в легких оранжевых одеждах, по улицам европейских городов, пленяют случайных прохожих экзотическими песнопениями, дают интервью эротическим изданиям о пользе тантры для здоровья и долголетия, пытаются доказать, что классическая йога куда лучше аэробики, так как дисциплинирует не только тело, но и ум. Смущают честных граждан, привычных к иным одеждам и украшениям, создают вегетарианские общества и уверяют, что таким образом следует спастись от ежедневного убийства живых существ, рассказывают с какой легкостью - три-четыре года необременительных и во всех отношениях приятных медитаций - можно научиться летать и читать мысли соседа. Они вокруг нас. И мы не догадываемся, что их присутствие, их облик, их проповеди и книжки, написанные бесчисленными свами италийского, а то и родного бобруйского происхождения, в санскритских именах которых способен запутаться даже самый внимательный дилетант - лучшее свидетельство очередной промежуточной победы самодовольной, захлебнувшейся в греческих символах и категориях, механистической и институализированной современной цивилизации над Индией духа, куда так и не успел купить билет поэт Николай Гумилев.
       Индия всегда манила европейцев. Своей изысканностью, инаковостью. Действительно, страна чудес. Мир чудес, в котором разнообразия едва ли не больше, чем во всем Старом и Новом Свете. Ее завоевали в конце концов. Завоевав, навещали, изучали, властвовали, жили годами, презирая туземцев за кастовый строй, отсутствие пуританских представлений о честности, грязь и бедность. "Жемчужина британской короны". "Хороший сагиб у Сами и мудрый, только больно дерется стеком". Пространство для приключений, поэзия, экзотика. Богатство форм, невероятная архитектура, древность. Но как ко всему этому относиться?
       За десятилетия выработалось три типа восприятия индийской культуры: снисходительно-покровительственное ("бедные варвары", неплохо иногда храмы строят, жаль, нас туда не пускают, но мы их истине научим, в свою веру обратим и служить заставим), этнографически-боязливое (чудная и страшная страна, сонмы богов, не демонам ли они случайно поклоняются?, случалось, в средние века богине Кали человеческие жертвы приносили, странный обряд самоубийства вдов, очень странный, ведь самоубийц-то даже на кладбищах не хоронят) и восторженно-филозофическое (все-таки именно здесь родилась чеканная формула всеединства: То есть Это, Атман есть Брахман, остальное - вечная иллюзия, майя, суета и пух лебяжий).
       Британское правительство сочиняло законы и назначало вице-королей, бард Киплинг пел: "Запад есть Запад, Восток есть Восток и вместе им ни при каких обстоятельствах", Герман Гессе задумывал грандиозное путешествие... Но и индусам следовало отвечать на вызов самодовольной и поигрывающей мускулами Европы - либо в ученики идти, либо заявить о себе. Так начиналась реформация индуизма, возрождение индийской философии, а в историчный и дуалистический западно-христианский мир входил разящий и одновременно трогательный миф о гармоническом разнообразии космоса, возводящий сущее к Единому.
       В середине прошлого века в храме Кали близ Калькутты проповедовал Рамакришна Парамаханса: "Сначала вы видите богиню с десятью руками - в таком облике она поражает своей мощью, потом - божество с двумя руками (уже нет десяти рук с различными орудиями и оружием), потом Гопалу, нежного ребенка, в котором нет и следа мощи, и в конце концов только свет". И действительно, "люди называют воду по разному - "джаль", "пани", water, но для всех одна живительная влага; люди именуют Бога по-разному, но для всех один источник жизни".
       Рамакришна, быть может, и остался бы известен только общине своих прямых последователей, если бы в конце столетия в Чикаго на Всемирном конгрессе религий не появился Нарендранатх Датта, он же Свами Вивекананда. Вивекананда не получал приглашения, не знал даже точной даты начала Конгресса, ночевал в мусорном ящике на вокзале. Его первое же выступление настолько потрясло слушателей, что о молодом индусе заговорили все газеты, многие знаменитости посчитали за честь с ним встретиться, в западном мире в стотысячный раз возникло предощущение духовного переворота.
       Вивекананда объездил с лекциями США и Европу, вернулся в Индию, основал "Миссию Рамакришны", сочетал мистическую проповедь с общественной деятельностью. "Беда в том, - говорил он индусам, - что мы с каждым днем теряем веру в себя. В этом я упрекаю всевозможных модернистов и вестернизаторов. В ортодоксах, несмотря на их примитивность, все-таки больше веры и силы. Реформаторы же просто играют на руку европейцам, потворствуя их тщеславию". "Я буду говорить с каждым человеком на языке его собственной ортодоксии", - провозглашал философ.
       В учении Вивекананды причудливым образом социальные и политические ожидания начала ХХ века переплелись с глубочайшими прозрениями ведантистской философии, - он выбрал не путь служения или путь познания, но путь деятельной любви: "Бесполезно утверждать, что человек, отрекшийся от мира, более велик, чем тот, кто живет в миру: куда труднее жить в миру и чтить Бога, чем отказаться от всего, вести свободную и легкую жизнь"... "Я не верю в Бога или религию, которые не могут утереть вдовьи слезы или дать сироте кусок хлеба"... "Коли вы ищете собственного спасения, ваш путь лежит в ад. Добивайтесь спасения других, если хотите достичь Наивысшего. Убейте в себе желание личной святости".
       Нарендранатх Датта (в чем его часто упрекали) не был ни классическим ведантистом, ни вообще религиозным подвижником. Он имел желания, он имел цель (благо своей страны), он вполне включился в борьбу. Это помогало собирать пожертвования в пользу голодающих, но заставляло принять игру по правилам европейцев. Не случайно, превознося на Западе добродетели Индии, вернувшись, основатель "Миссии Рамакришны" честил своих соотечественников рабами беспочвенных предрассудков, "нацией евнухов" и пр. Выполнялись уже требования политики, далекого от идеалов искусства маневра.
       Здесь мы сталкиваемся с очень важным моментом. С поразительной легкостью Запад находит всему ячейку в своей тотальной классификации. Основанный на дуалистическом морализме, он не признает существования истины самой по себе, он требует проявления, подтверждения, чудес, в конце концов прибыли. Не зря европейский мистицизм оказался так тесно сплетен с оккультным, магическим сознанием, а избежать магии оказалось возможно лишь в рамках структурированного догматического богословия. Подобная тяга к действию, поступку, движению - основание мощи нашей культуры и, в то же время, корень большинства ее проблем.
       Поэтому, войдя в моду в гостиных и салонах к началу ХХ века, "индийская духовность" оказалась с легкостью переварена в идеальном пищеварительном тракте глотающего газетные новости или просто скучающего в бездействии бюргера.
       Мистики и оккультисты, теософы, антропософы, последователи Рериха и пр. пытались совместить целостность Веданты с бессмысленной дробностью и утилитаризмом средиземноморской герменевтики. Различные общества, секты, собрания практиковали йогу наравне с египетской магией, внедряли логику ньяи в психоанализ и использовали достижения тантристов для совершенствования техники спаривания. В итоге подобных экспериментов существо индийской традиции оказалось совершенно забыто, а словечки и гимнастические упражнения стали частью кичевой культуры "потустороннего" (принципиальное основание Веданты - отсутствие потустороннего, так как именно граница между "тем" и "этим" миром - плод иллюзии).
       С другой стороны, политические деятели, особенно в годы борьбы за независимость, желали заставить мистические традиции служить понятому чисто по-европейски идеалу освобождения. Так Ауробиндо Гхош (1872-1950), в жизни которого можно различить два противоположных по направленности периода (до 1920 года - яростный публицист, борец с колониализмом, с 1920 до самой смерти - наставник ашрама, где ученики заняты созерцанием стоп своего учителя), проповедовал видение Родины как проявления Великой Матери, Дурги, культ которой весьма распространен в Бенгалии: "Только тогда, когда Родина предстает перед глазами и разумом как нечто большее, чем горсть земли, когда она принимает форму Великой Божественной Материнской силы... мелкие страхи и надежды исчезают во все поглощающей любви и рождается патриотизм, который творит чудеса и спасает обреченную нацию"; Бал Гангадхар Тилак (1856-1920), лидер левого крыла Индийского Национального Конгресса, отстаивал ортодоксальный индуизм ПРОТИВ иноземных веяний. Утверждался чисто европейский взгляд: цель жизни становилась средством в борьбе за ее улучшение, а истина представлялась возможным результатом манипуляций.
       Подмены здесь отнюдь не случайны. Суть вещей не может волновать ни борцов за лучшее будущее, ни скучающих персонажей. Борцов за лучшее будущее интересует власть, скучающих персонажей - экзотика. Поддаваясь поэтике действия, борцы ждут победы. Устав от привычных ритуалов, скучающие люди ищут развлечений.
       Но Индия, мыслимая как утопия, становится государством с типичными для любого государства сложностями и проблемами; Индия, предложенная как Луна-парк, становится товаром, должна соответствовать требованиям и приносить ожидаемую прибыль.

       ...Необходимость соответствовать вкусам потребителей, очевидная коммерческая (не в смысле прямого бизнеса, а в смысле принципиальной конформности внутренней структуры) направленность отличает ныне все крупные неоиндуистские течения в Европе. Со страниц "Бхагавадгиты как ее нет", которую предложат на всяком лотке оккультной и мистической литературы, Кришна требует: "Всегда думай обо мне, стань моим преданным слугой, поклоняйся мне и выражай мне свое почтение". Весьма удобная псевдодуховная максима, но как же далека она от чеканной формулировки Шанкары: "Я не знаю, есть боги или нет, но это ничего не меняет в моем мировидении".
       Конечно, любое творчество, даже творчество на потребу, дает своих гениев. Блестящую попытку взорвать постмодернистскую парадигму предпринял Раджниш, но и он - со всеми филозофическими и политическими парадоксами, непристойностями, шоу, женщинами и автомобилями - в конце концов оказался в плену слов и методов, выход за пределы которых проповедовал.
       В целом же все сводится к истории о Махариши: "Битлы", столько лет воспевавшие свободу, приехали к гуру за истиной, но обиделись, когда тот решил поволочиться за их девушками. В европейское сознание, готовое вместить любой способ поедать гвозди, не вмещалось, что отшельник может с радостью позволить себе маленькое приключение.
       В такой ситуации любопытствующему современнику, желающему остаться вне бесчисленных воронок самоотождествления с чем-либо (в просторечии - продажи за бесценок личной и бессмертной), все же лучше изучать, но не практиковать, наблюдать, но не очаровываться, то есть слушать вегетарианцев и поедать вкусную отбивную, напевая вслед за известным героем нонконформистского эпоса:

       "Я выбираю сансару
       И свистите во все свистки".

Андрей Полонский