|
О нем писали Карамзин и Пушкин, Соловьев и Ключевский. Он стал героем бесчисленных исторических романов. И все-таки мы лишь смутно представляем себе, кем он был, откуда взялся, чего хотел? Дмитрий Первый, Лжедмитрий Самозванец, Государь, законно венчанный на Московское царство, единственный русский царь, пощадивший мятежника, коварно покушавшегося на его жизнь, и через год злодейски умерщвленный тем же заговорщиком, в словах и делах которого все от начала до конца было ложью и клеветой. Клятвопреступник Шуйский поднял москвичей со словами: "Поляки бьют бояр и государя", чтоб погубить молодого царя и не изменившего ему до последней минуты ближнего боярина Петра Басманова...
О Смутном времени ныне вспоминают с особенным удовольствием: выводят параллели, мечтают о Минине и Пожарском. Казалось, история расставила тогда все по своим местам. Романовы правили страной триста лет, поляки были отброшены, затем Россия уничтожила шляхетскую Польшу.
Но и Польша доставила России множество хлопот, терзала своими вольнолюбивыми нравами совесть интеллигентов, подняла три восстания... Наконец в ХХ веке и в Петербурге и в Варшаве случилась революция, победили где националисты, где большевики, прошло еще 80 лет, распался и Советский Союз. Наследие Российской империи прожито, наше нынешнее государство занимает примерно ту же территорию, что и Россия в начале ХYII столетия. И историческое движение, ясное для Иловайского и Платонова, выглядит теперь куда как менее линейным...
...После свержения татарского ига Московское царство властно нуждалось в выходе из изоляции. Ради этого Иван Грозный вел Ливонскую войну, переписывался с англичанами. Ради этого, полтора столетия спустя, Петр бил шведов от Нарвы до Полтавы. Впервые после падения Константинополя христианский Восток и христианский Запад столкнулись лицом к лицу. И судьба самого Лжедмитрия имеет сложное историософское измерение: он стал первым подражателем, выучеником западно-христианского образа жизни и западной политической школы, добившимся власти в России. И потерпел поражение во всех своих начинаниях, пусть не всегда последовательных, но достаточно полезных и благородных. Почему?
Ответ на этот вопрос не может дать исторический очерк, тем более не может дать и биография. Но нам, детям очередных переломных лет России, имеет смысл по крайней мере задуматься над событиями четырехсотлетней давности, над судьбой человека, который, если и был авантюристом и самозванцем, то по крайней мере ни в чем не уступал лучшим героям Вальтера Скотта и Дюма.
Однако сперва еще немного столь модной ныне исторической публицистики.
Татарское нашествие и гибель Византийской империи накрепко разделили Россию и остальной христианский мир. Петр Первый однажды заметил, что "просвещение наших предков не проникало далее Польши". Это скорее всего не вполне справедливо, - существовали особые, сугубо русские пути познания и умозрения, - однако на протяжении столетий Польша оставалась если не архетипом, то олицетворением вожделенного и ненавистного Запада: туда бежали, оттуда возвращались с запрещенными книгами, крамольными мыслями, порою и с войсками. В Польше существовала иная жизнь, часто менее жестокая, менее чинная, более разнообразная. Но что-то в этой жизни русских людей не удовлетворяло, какой-то в ней всегда чувствовался тайный соблазн, изъян. Польское влияние на Москве не удерживалось, быт поляков казался легковесным, чересчур праздничным. Вероятно, греческая склонность к аскетике, соединившись с татарским почтением к власти, дали совершенно чуждое Западу представление о ценностях, радостях и возможностях частной жизни. Недаром, когда свергли Дмитрия (отбросим обидную приставку "лже", - под этим именем он венчался на царство; в конце концов в самом имени Димитрий еще нет указания на родство с Иваном Грозным) толпа в первую очередь растерзала ненавистных польских музыкантов. Тем, кого действительно можно было счесть врагами - Мнишеку и послам Сигизмунда, торжественно обещали полную безопасность, а музыкантов отдали на быструю расправу. В светской музыке москвичи чувствовали не столько даже богохульство, сколько прямой вызов тяжелому ладу их повседневности. За легкость нрава и вполне человеческое честолюбие и Дмитрия возненавидели: императором назвался, о победах своих перед послами хвалился, а когда до дела дошло, Шуйского казнить должен был, - всего лишь отправил в ссылку, потом возвратил и обласкал, - то есть сам напросился на второй мятеж, не знает, что значит быть государем на Москве. Так сжечь его, чародея и чернокнижника, вздумавшего с нами шутки шутить, сжечь, забить прах в артиллерийское орудие и выстрелить в сторону Польши. Выстрелили-таки...
...При этом, если поляки и были иноземцами, иноверцами, Речь Посполитая в начале ХYII века никак не могла восприниматься как чуждое Московии государство. Скорее всего то был иной, оборотный образ России, славянства. Второй путь. Там за Днепром и среди знати и в народе, поколение за поколением хранили свою веру множество православных семей, там прекрасно понимали русскую речь, там с радостью принимали беженцев из России, но свою судьбу проживали совершенно иначе. И Курбский оказался совсем не одинок. Границу переходили многие - кто задерживался в Польше, кто стремился далее...
Смутное время может быть рассмотрено и представлено, как одна из последних попыток (после Галицко-Волынской Руси и Литовского княжества) создать на востоке Европы государство, объединяющее наследие Греции и наследие Рима, некую вторую Византию/Латинскую империю, Восточно-Римскую империю славянской нации, о которой в конце ХIХ столетия грезил Владимир Соловьев. Но это только задача для историка и философа, в полном объеме она вряд ли может быть решена, мы же оставим порочные мудрствования и вернемся к жизнеописанию нашего героя...
...О детстве Дмитрия по понятным причинам никому ничего достоверного не известно. Согласно бытовавшей в Польше легенде, его спас в Угличе изворотливый лекарь, заменив в постели другим, похожим мальчиком. Вместе со спасенным царевичем, лекарь отправился к поморам, где прожил несколько лет, а затем перебрался на юг, в тогдашнюю Польшу, нынешнюю Малороссию.
Где-то в 1603 году юноша впервые открыл полякам тайну своего происхождения. Это произошло либо при дворе ясновельможного пана Адама Вишневецкого, имевшего обширные владения на обоих берегах Днепра, вплоть до русской границы, либо немного раньше, в городе Остр, в присутствии тамошнего воеводы. Так или иначе, Вишневецкий Дмитрию поверил, отправил гонцов на Дон и на Днепр, а также послал королю донесение, что появился-де у него чудом спасшийся русский царевич, хочет идти воевать себе отцовский престол.
Историческая наука эту версию не берет в расчет без особых умствований: слишком мало подробностей, к тому же она была опровергнута политически. Однако и в официальной точке зрения, принятой при Шуйском и Романовых, существует множество темных мест.
Якобы Юрий Отрепьев был сыном галицких дворян - Богдана и Варвары Отрепьевых. Впрочем, поговаривали, что точно неизвестно, кто были его родители, а Отрепьевы взяли мальчика на воспитание. В отрочестве он служил у Романовых и князя Бориса Черкасского, где ему и рассказали о схожести с покойным царевичем Дмитрием.
Около четырнадцати лет от роду Юрий Отрепьев покинул Москву. Утверждают, что опасался гнева Бориса Годунова (хотя с чего царю Борису было гневаться на такого юнца, если он происходил из захудалого дворянского рода?). Его прятали (но кто, зачем?) по дальним монастырям, и в конце концов он даже принял постриг с именем Григорий.
Через некоторое время юный инок Григорий Отрепьев вернулся в столицу и был сразу определен книгописцем к патриарху Иову. Патриарх его полюбил за приязнь к книжной премудрости и способность к стихосложению. Григорий составил акафист московским чудотворцам, перевел несколько известных греческих и латинских славословий, сочинял песни. Вокруг говорили, что в песенном искусстве он не уступал и самой царевне - нежнейшей Ксении Годуновой.
Около 1601 года царю Борису якобы донесли, что келейник у Иова мнит себя царевичем Димитрием. Борис распорядился сослать безумца на Соловки, но того и след простыл. Он бежал в Литву...
В связи с устойчивым взглядом на Лжедмитрия как на Отрепьева, и на Отрепьева как на самозванца, возникает несколько серьезных вопросов. Почему оказались никому не известны родители приемыша, воспитанного в ближайшем окружении Романовых и Черкасских? И, если его родители действительно Богдан и Варвара Отрепьевы, то каким образом этот отпрыск малозначительной галицкой фамилии постоянно оказывался в центре событий- то слугой у Федора Никитича, будущего патриарха Филарета, то келейником у Иова? И зачем, зачем все чуть ли не каждый день норовили рассказывать ему о его удивительном сходстве с убиенным в Угличе младшим сыном Грозного? Неужто не было других способов одолеть Бориса Годунова, иначе как при помощи случайной похожести двух совершенно разных мальчиков?
Если же подойти к этой запутанной истории с другой стороны, можно вспомнить, что царь Дмитрий впервые вызвал неудовольствие москвичей, когда приложился к святому образу на католицкий манер, преклонив лишь одно колено. Так неужели автор церковных песнопений и патриарший келейник мог за три-четыре года забыть, как православные целуют икону?
...Приключения Дмитрия в Польше достаточно хорошо известны. Он добился благорасположения польского короля и любви самонадеянной и честолюбивой красотки Марины Мнишек, о нем говорили, как о "молодом человеке, в речах и поступках которого отражается действительно что-то великое", он советовался с астрологами, и астрологи обещали 34 года счастливого царствования на Московском престоле.
Узнав о приготовлениях в Польше и о спасенном якобы царевиче, Годунов приказал распространять версию о беглом Гришке Отрепьеве (некто Григорий Отрепьев тотчас же появился в стане Димитрия), а также учинил расправу со всеми, кого только подозревал в измене. Как показали дальнейшие события, таковых потенциальных изменников случилось слишком много, а жестокие расправы только будоражили населения, вызывали недоверие к царю. К тому же в Москву, в Новодевичий монастырь была приведена бывшая царица, мать Дмитрия Мария Нагая (к этому времени черница Марфа). Царь в присутствии своей жены и патриарха Иова спрашивал ее: жив, мол, сын или нет? Нагая отвечала, что этого как раз и не знает. Тогда жена Годунова и дочь Малюты Скуратова царица Мария Григорьевна схватила горящую свечу и пыталась выжечь монахине глаза. Чтоб не увидела сына своего, дескать. Келейники патриарха с трудом разняли разъяренных женщин. Слух о происшедшем в один день разнесся по городу.
...В августе 1604 года Дмитрий выступил из Самбора со своими добровольцами. 21 декабря под Новгород-Северским 15000 ратников его разбили наголову 50-тысячное войско князя Мстиславского. Затем дело пошло с переменным успехом. Войска Годунова осадили противника в Кромах. Талантливый и волевой воевода Петр Басманов вел дело к победе до тех пор, пока смерть царя Бориса 13 апреля 1605 года не спутала все карты. Москвичи, стоявшие во главе войска- братья Голицыны, Салтыковы, а также известные рязанские служилые люди братья Ляпуновы отказались присягать Федору. Сам Басманов объявил войскам, что надо переходить на службу "прирожденному государю Дмитрию Ивановичу".
Через Орел и Тулу Дмитрий двинулся на Москву. Всюду его встречали изъявлением покорности, хлебом и солью. На Москве же царила страшная растерянность. Дмитрий посылал грамоту за грамотой, и хотя гонцов Годуновы ловили и вешали, ничего более существенного они предпринять не могли.
1 июня к столице прибыли новые посланцы Дмитрия - Наум Плещеев и Гаврила Пушкин. В Красном селе под Москвой они собрали огромные толпы народа и двинулись на Кремль. Здесь начались шум, давка, драки, на приказ думских дьяков ловить-де гонцов Лжедмитрия и вести их на скорую расправу, никто не откликнулся. Напротив, стали читать Дмитриеву грамоту...
Толпа сама себя распалила и, как часто случается, скоро совсем обезумела. Вопреки предостережениям Пушкина и Плещеева, народ с криками: "Дави Годуновых!" ворвался в Кремль. Несчастного царя Федора растерзали, царицу Марию Григорьевну задушили подушками. Пощадили только юную царевну Ксению, и то исключительно за ее красоту (у нее потом случился краткий, но бурный роман с погубителем, которого она считала Григорием Отрепьевым, - роман прервался только ввиду настояний Юрия Мнишека, считавшего его оскорбительным для своей дочери).
Дмитрию в Тулу было послано донесение, что дело решено и Годуновы с испугу приняли яд. 20 июня новый царь уже въезжал в Москву. Оставшиеся в живых родственники царя Бориса были помилованы, только высланы из Москвы, Нагие и Романовы, напротив, возвращались из ссылки, всем военно-служилым людям удваивалось содержание, духовенству подтверждались старые льготные грамоты и давались новые.
Так удалой и романтичный юноша, будь он сын Грозного царя или захудалого дворянина, оказался на московском престоле. Его привела к нему широкая казацкая вольница, тонкий расчет польской политики, тяжелый нрав, искреннее правдолюбие, жестокость и неверность московской черни. Ему предстояло смирить эти стихии, объединить их и заставить действовать во благо интересов Российского государства. Он лелеял большие планы, собирался вести христианские народы войной на турок, реформировать в своей стране армию, создать флот. Он желал облегчить бремя крестьян, освободить купцов от излишних пошлин и поборов, усовершенствовать управление. Он мечтал создать русскую школу, основать университет. Он мягко, не то, что Петр, пенял в Думе боярам, что те не образованы, мира не знают, детей не учат. Он каждый день занимался текущими делами и сам тренировал ратных людей. Он устроил москвичам на Рождество потешный город, с удовольствием танцевал, и, не гнушаясь легких любовных приключений, с демонстративной рыцарственностью любил Марину Мнишек. Он очень радовался своим успехам и несколько самодовольно подписывался "Дмитриус-император". Он ни разу не унизил достоинства России и, несмотря на то, что ему весьма трудно было противостоять польским амбициям, подчас вел себя с посланниками Сигизмунда дерзко и весело. Ключевский очень хорошо сказал, что этот царь первым пытался на Москве разрушить "старый чопорный порядок и угнетательное отношение к людям". Он так и не отрастил себе бороду.
Существует предание, что вопреки всем боярским проискам, народ все-таки любил Дмитрия. Дескать, бояре да чернецы подстроили все это возмущение черни, обманом убили странного царя. Быть может, по крайней мере, когда прошел слух, что и этот Дмитрий чудом спасся, ко второму, уже явному самозванцу в Тушино пристало множество служилых людей и простонародья...
Но, как бы там ни было, пушка с остервенением выстрелила, музыкантов убили...
...Рассказывают, что на самом деле Шуйский со товарищами солгал и тогда, когда утверждал, что Мария-де Нагая отреклась 17 мая 1606 года от самозванца, сказывала, что он - отнюдь не ее сын. На самом деле Марию Нагую привели, когда все уже было кончено. И она, как и при Годунове, не без достоинства заметила: "Когда живой был, тогда и надо было спрашивать. А теперь-то чего, не воскресите, чай?"
Андрей Полонский
|
